Дольмен - Страница 56

Рано или поздно я узнаю. Вопрос времени.

Рыбаки разошлись, чтобы, укрывшись от чужих взглядов, оплакать дома смерть собрата. Заканчивая мытье наполовину недопитых стаканов, Анна украдкой посматривала на Мари, сидевшую за угловым столиком перед остывшей чашкой кофе. За этим столиком они с ней, веселые и беззаботные, решали, на какой день назначить свадьбу. Обе пришли к выводу, что единственно возможной датой, учитывая расписание гонок и подходящие дни недели, было пятое июня. К огромному их удивлению, Кристиан выразил протест: пятерка, видите ли, не относилась к его «счастливым» цифрам. Правда, вскоре брат не выдержал их насмешек и сдался. Почему они тогда к нему не прислушались?

Анне захотелось подбежать к Мари, обнять ее, поплакать вместе с подругой. Но она медлила, находясь в плену суеверных слухов, что Мари — виновница обрушившихся на Ланды и в первую очередь на семью Кермер несчастий. Не вняв предостережениям, она до сих пор не покинула остров. И потом… Кристиан, затерявшийся где-то в водах Северной Атлантики… Анна все еще колебалась, когда в кафе вошел Ферсен, сделав ей знак оставить их наедине.

При виде сиротливо сидевшей в углу Мари его на миг пронзила мысль, а не послать ли все к черту — расследование, убийцу, менгиры… Схватить Мари в охапку и увезти подальше от этого острова сумасшедших, прервав цепь страданий, которые разрушают ее с каждым днем все больше! Вместо этого он тихо опустился рядом с ней на стул. Ему казалось, что Мари его не видит, пока она не заговорила:

— Наивно было верить, что я смогу положить конец убийствам! — Голос ее звучал отрешенно, безжизненно. — Сколько гордыни!

— Конец будет положен, даю слово.

Потрясенный глубиной ее затаенной скорби, Люка опустил ладонь на руку Мари. Она была ледяной. Прикосновение, возвращавшее ее к реальности, которую она не желала принимать, заставило Мари высвободить руку, но без малейшей агрессивности, какую Ферсен охотно предпочел бы этой вялой покорности.

— Держитесь от меня подальше, — прошептала она, — я всем приношу несчастье. — Губы ее дрогнули. — «Проклята… проклята…» Монахи без головы знали, что говорили!

— Послушайте, Мари!

Она посмотрела на него отсутствующим взглядом.

— Монахи без головы говорить не могут, — произнес он, четко выговаривая каждое слово. — По мановению Святого Духа или нечистой силы из менгиров кровь не польется, а зловещие приметы существуют лишь в больном воображении старух вашего острова либо в так называемых исторических свидетельствах, которыми Риан шпигует свои книжонки, чтобы поднять рейтинг продаж!

— Ошибаетесь, — возразила она, когда Люка сделал короткую паузу. — Я тоже старалась не придавать значения знамениям, хотя и знала, что они не лгут. Братья и племянник мертвы, не считая Ива и Шанталь. И произошло это по моей вине.

Мари замолчала. Ферсен принялся ей доказывать, что смерть Никола, Шанталь и Лойка отличалась от смерти Ива и Жильдаса: у первых троих на пальцах не оказалось следов от уколов и при них не были найдены записки. Люка не знал, слушает ли она, но его не покидала уверенность, что перестань он говорить, и Мари сразу уйдет. Он развернул перед ней целый веер аргументов — блестящих, неопровержимых, наконец красноречие Ферсена иссякло, и, словно подтверждая его опасения, она встала.

Люка протянул руку, надеясь ее удержать, но Мари покачала головой:

— Оставьте меня в покое. Забудьте.

— Невозможно, — ответил он.

Ферсен увидел, как Мари вышла из кафе, толкнув разносчика газет и даже не заметив этого. Возле двери приземлились несколько экземпляров «Телеграмм де Брест». Когда Анна их подняла, из ее груди вырвался сдавленный крик. На первой полосе красовалось фото Ивонны Ле Биан, сделанное в день открытых дверей на фаянсовой фабрике. Крупный заголовок гласил: «Детоубийца из Ланд за решеткой». Дальше шло чуть помельче: «Сорок лет назад разносчица хлеба убила своих новорожденных близнецов».

Гвен не помнила, как в порту она садилась в машину, однако добралась до фабрики живой и невредимой. Двигаясь как автомат, она прошла через мастерские и поднялась в канцелярию, не обращая внимания на взгляды, которыми обменивались работники при ее появлении. После того как два часа назад она на берегу лишилась чувств, их многолетняя связь с Лойком для всех перестала быть тайной. Но сейчас это волновало ее меньше всего.

Подобно большинству жителей острова, Гвен всю ночь провела в порту, и ее обычно ясные глаза покраснели от слез — она потеряла человека, которого любила, сколько себя помнила. Ей не удавалось избавиться от жуткого видения — раздутого, изъеденного рыбами трупа любовника, которому суждено преследовать ее до конца жизни. Перед ней неумолимо выстраивалась цепь событий, последовавших за роковым звонком Лойка и поспешным отъездом матери в Брест. Слова «Я сумею заткнуть ей рот!» сразу обрели свой тяжелый смысл после того, как Гвен стало известно о попытке Ивонны задушить Мари и ее аресте. Она отчаянно защищала мать: конечно, та была груба, резка, даже жестока, часто не удерживалась от соблазна унизить близких, но убить… Между недостатками Ивонны и намерением с кем-то расправиться физически пролегала пропасть, которую Гвен отказывалась преодолеть. И лишь когда Ферсен сообщил ей о близнецах, которых считали мертворожденными сорок лет назад, уверенность Гвен серьезно поколебалась. Ее молнией пронзила мысль о Пьеррике, которого мать не выносила и с которым обращалась хуже, чем с собакой, вечно упрекая сына в том, что он вообще появился на свет, и всеми силами стараясь поскорее избавиться от этого «балласта». Она вспомнила, как мать всегда, с самого рождения, окружала ее чрезмерной любовью и заботой.